***

— Девочка моя, — с подвыванием говорит профессор Трелони, и Ромильда смотрит на неё как на умалишённую. – Послушай, девочка моя…

Ромильда не хочет ничего слушать – сколько можно, натерпелась во время занятия, хватит с неё уже и кофейной гущи с гримами, и страшных предзнаменований в зачарованном шаре. Кто вообще пустил эту сумасшедшую в школу и почему, если уж пустил, не следит за её методами преподавания?

Сибилла Трелони только сегодня умудрилась предсказать кошмарные несчастья доброй половине учеников.

Впрочем, если верить старшекурсникам, это для неё – обычная практика.

Делая вид, что внимательно слушает, Ромильда мысленно повторяет про себя это слово – «старшекурсникам». Ещё два года, и она сама окажется на последнем курсе, станет старшекурсницей для всех остальных. Ещё два года – а ведь ровно год назад она уже думала точно так же!

Кто ж знал, что Министерство Магии, попечительский совет школы волшебства и чародейства Хогвартс и руководство школы в лице директора МакГоннагал решат, что весь этот сложный учебный год девяносто семь тире девяносто восемь можно запросто завязать узлом и выкинуть вон из жизни, из памяти и из аттестатов. Ромильда, как и все остальные ученики, на самом деле не особенно против: при Снейпе и Кэрроу было не больно-то до учёбы, особенно на Гриффиндоре, поэтому знаний от пятого курса осталось лично у неё в голове – полный ноль. Как и у всех остальных.

Прошлогодние семикурсники этой осенью полным составом приехали в Хогвартс – все радостно хлопают по плечу Гарри Поттера, обнимают Рона Уизли и с восхищением провожают взглядами умницу Гермиону Грейнджер, этих троих действительно не хватало. Есть ещё один семикурсник, который – как и Золотое Трио, — отсутствовал, но к его возвращению относятся настороженно.

А между тем, сама судьба очень постаралась сделать из Драко Малфоя героя.

Несмотря на то, что его отец долгое время был сторонником Тёмного Лорда, ни один из Малфоев ни дня после окончания войны не провёл в Азкабане. Все они были оправданы: мистер Малфой участия в нападении не принимал, миссис Малфой, если выражаться языком «Пророка» и протоколов, оказала неоценимое содействие, а сам Драко…

Сам Драко оказал неоценимое содействие даже дважды, и после этого Рита Скитер нарекла его самоотверженным храбрецом, двойным агентом, подыгрывавшим Волдеморту, но изо всех сил болевшим за Армию Дамблдора. Глупость несусветная и пафоса выше крыши, но кое-кто из девчонок смотрел на слизеринского старосту едва ли не с обожанием – всем хотелось стать для него чем-то вроде Лили Поттер для профессора Снейпа.

История этого двойного агента тоже всплыла, благодаря неугомонному перу Риты Скитер. Несколько очерков в газете, пара объёмных статей в «Ведьмополитене» и слезливая книга – вот во что с её подачи превратилась жизнь и смерть бывшего профессора Зельеварения. История его трагической любви была теперь у всех на устах, и Ромильда, кое-как дочитавшая знаменитую книгу, постоянно думала о том, а каково Гарри Поттеру видеть всё это – каково видеть, как все вокруг восхищаются человеком, который любил его мать, а об отце даже не вспоминают.

Хотя… думала об этом Ромильда нечасто. Послевоенное время, как ни крути, диктовало кучу других проблем.

Конкретно сейчас, например, профессор Трелони сильно задержала её со своими завываниями и – ах! – пророчествами, а значит, чтобы не опоздать на ужин, придётся бежать. И это по тёмным-то, не до конца отремонтированным коридорам и покосившимся лестницам, из которых так и норовят вывалится ступеньки!

Ко всему прочему, нет никакой гарантии, что ни один обитатель многочисленных настенных картин не примет Ромильду за какого-нибудь врага (паранойя после нашествия Пожирателей Смерти – в полном цвету!) и не попытается напугать её резким окриком.

Ромильда не из пугливых, конечно, но всё же.

— Да-да, профессор Трелони, — в сотый раз кивает она. – Разумеется, я опасаюсь! Я буду очень осторожна, ведь это такое серьёзное предсказание!

Что там было за предсказание, Ромильда понятия не имеет.

Прослушала.

Кое-как улучив момент, в паузу между «девочка моя» и «какая жестокая, жестокая судьба» Ромильда выскакивает в скрипучую дверь. Лестница под ногами – тоже скрипучая. И шаткая. И узкая. И по углам наверняка паутина.

Передёргивая плечами, Ромильда торопится вниз. Она правда торопится – ведь за ужином будет светло, тепло, вкусно и свежие новости, поэтому надо поспешить, поэтому надо перескакивать через ступеньку и, засветив на кончике палочки Люмос, бежать потом по путаным коридорам.

Возле самого входа в Большой Зал она попадает каблуком в широкую выбоину, оставшуюся, видимо, последствием какого-то заклинания, и, подвернув ногу, с размаха летит прямо вперёд.

Какие-то доли секунды – а она успевает в красках представить ободранные о каменную кладку коленки.

Какие-то доли секунды – а потом её кто-то подхватывает.

Ромильда кое-как выпрямляется и встаёт ровно, неловко опустив голову. С одной стороны, она ужасно благодарна за это неожиданное спасение, а с другой – ей действительно стыдно поднять глаза и посмотреть, перед кем же это она так опозорилась. Так что она стоит, тяжело дышит и медленно, но верно краснеет.

От того, кто не дал ей упасть, вкусно пахнет.

Леденцами. Как будто прямым экспрессом из детства.

— Всё в порядке? – он убирает руки, и Ромильда узнаёт этот голос.

— Ага, — говорит она, занавешивая волосами лицо. – Спасибо. – И шмыгает в Зал мимо Драко Малфоя.

Когда она добирается до своего места за столом, румянец со щёк уже успевает сойти.

Остаётся только надеяться, что никто не видел этого столкновения, и не только потому, что ей стыдно. Ещё и потому, что Ромильде очень не хочется, чтобы произошедшее попалось на глаза кому-то из влюблённых в Малфоя девчонок.

«Он такой загадочный, такой таинственный, всегда был плохим, а тут оказывается…» — слышит она их придыхания, как наяву. Когда-то давным давно, возможно, среди этого хора восторженных голосов звучал бы и её собственный, но с тех пор многое изменилось.

Ромильда повзрослела – слишком заметно даже для себя самой. Они тут многие повзрослели. Ей шестнадцать, а она чувствует себя на все тридцать два. Они тут многие так же. Невилл Лонгботтом, Джинни Уизли и Луна Лавгуд, наверное, чувствуют себя на сорок пять. Гарри Поттер, Гермиона Грейнджер и Рон Уизли – на все шестьдесят.

Почти все они здесь – древние старики. Практически полная школа.

Поэтому иногда Ромильда боится подходить к зеркалу. В ночь перед Финальной Битвой она нашла у себя в волосах поседевшую прядь. На следующее утро – вторую. Ромильда, конечно, не из пугливых, но ей действительно страшно, что ей всего шестнадцать, а из отражения на неё может поглядеть морщинистая старуха. Этот страх такой реальный, такой сильный, что, будь он боггартом, Ромильда не нашла б в себе сил засмеяться.

Больше всего ей хочется закончить школу как можно скорее. Отучиться ещё два года в этих полуразрушенных стенах (почему, ну почему их никак не отреставрируют полностью?) – и свалить. Устроиться на работу администратором в приёмный покой Святого Мунго, или продавцом в магазин мадам Малкин, или секретарём куда-нибудь в Министерство, закрасить седину в волосах и не видеть больше никаких напоминаний о том, что это на её юность выпало второе пришествие Волдеморта.

А ведь с ней – относительно – ничего особенного не происходило.

Страшно представить, что сейчас чувствуют те, кто боролся в первых рядах, кто потерял своих близких, кто… Ромильда решает об этом не думать.

Вечером, перед отходом ко сну, она не смотрится в зеркало. Чистит зубы прямо под душем, сушит волосы заклинанием и механически заплетает их в косу, чтоб не мешались, быстро натягивает фланелевую пижаму и, оказавшись под одеялом, тут же закрывает глаза.

Ей снится ядовитый плющ. И туман. Она бежит куда-то изо всех сил, ловит воздух пересохшими губами, на щеках оседают капельки пара, а коса больно бьёт по спине. Ничего не видно, и когда перед глазами внезапно возникают низкие кованые ворота, затормозить она не успевает. Подскользнувшись в грязи, она стремительно падает прямо на них – грудью на железные пики, но тут чьи-то руки подхватывает её.

Пахнет леденцами.

Ромильда просыпается.

Она запуталась в одеяле, и сердце у неё колотится так, как будто она действительно очень долго бежала. Приснится же.

Это выходит само собой, но весь завтрак Ромильда пялится на Малфоя. Она честно пытается перестать, напоминая себе, что так смотреть – неприлично, но что-то очень наивное, что-то очень девчоночье внутри всё-таки перевешивает.

«Достаточно просто не дать упасть, и всё, сразу становишься принцем?» — дразнит её внутренний голос, и Ромильда смущённо опускает голову, едва не пачкая волосы в каше. Драко Малфой не просто не дал ей упасть, он совершил это дважды, ну и что, что один раз во сне, а ещё она до сих пор чувствует его запах. Как будто кто-то накапал этот запах на ватку и запихнул эту ватку ей в ноздри.

Леденцы. Детство. Всё хорошо. Никакого Волдеморта, никакой войны, никаких проблем.

Леденцы. Просто леденцы. Даже не конфеты – и это к лучшему, потому что конфетами она пыталась приворожить к себе Гарри Поттера. Тогда, в прошлой жизни, когда она ещё была маленькой и глупой.

С другой стороны, ну его к дракклу, это взросление, когда оно достаётся такой ценой – с постоянными наказаниями, со школьным террором, с зелёными вспышками заклинаний и чёрными всполохами пожирательских мантий.

— Эй, — вдруг толкает её в бок Лаванда Браун, — а чего это Малфой так на тебя смотрит?

Лаванда, кстати, не повзрослела. Даже несмотря на то, что на её шее розовыми полосами молодой кожи расползается уродливый шрам – подарок от Фенрира Сивого, и это серьёзней, чем кажется. Вот уже несколько месяцев на ужин она предпочитает плохо прожаренное мясо – такое, чтоб с кровью, и, судя по напряжённым взглядам, мадам Помфри всё ещё опасается, как бы Лаванда не превратилась в волчицу.

Точнее, не стала оборотнем.

Ромильда давится тыквенным соком:

— Понятия не имею.

— Ну-ну, — Браун понимающе улыбается. – Хочешь, мы с Парвати тебе погадаем?

— Как будто Трелони мне мало!

Возможно, это было слишком резко. И, скорее всего, неуместно, потому что для Лаванды профессор Трелони – по-прежнему авторитет. Ромильде хочется извиниться и объяснить, что даже в волшебном мире кто-то верит в прорицания, а кто-то не очень, и у кого-то есть к этому талант, а кто-то просто бездарность (хотя это, кажется, тоже слегка неуместно), но Лаванда уже отворачивается, обидевшись.

И Ромильда пользуется этим, чтобы поглядеть на Малфоя.

Он действительно смотрит на неё. Но, заметив ответный интерес, тут же отводит глаза.

Незаметно, Ромильда за ним наблюдает. Он сидит обособленно, по правую руку – Блейз Забини, по левую – Панси Паркинсон, но расстояние от обоих приличное. Порой они говорят друг с другом, перекидываются парой словечек, но совсем нечасто, а вот прежний друг Малфоя, Грегори Гойл, теперь на другом конце стола, совсем от него далеко.

Хотя Ромильда на сто процентов уверена в том, что «двойной агент Драко Малфой», «гениальный шпионаж» и «вложил много усилий в дело нашей всеобщей Победы» — всего лишь громкие слова, выдуманные прыткопишущим пером Риты Скитер, многим эти громкие слова не понравились. Многим из тех, чьи родители, в отличие от родителей Малфоя, всё-таки подняли свои волшебные палочки, выступив на стороне Волдеморта.

Теперь все Пожиратели – в Азкабане (или убиты), но запирать детей-подростков в тюрьму глупо, нелепо, незаконно, неправильно, да и Драко – единственный «удостоенный» Метки, поэтому все слизеринцы снова учатся в Хогвартсе, словно ничего не происходило. Хотя… Нет. «Словно ничего не происходило» — это то, на что надеется директор МакГоннагал, слишком идеальный вариант, чтобы быть правдой, на самом деле всё гораздо сложнее, и вряд ли может быть хорошо и спокойно там, где каждый второй делал вид, что верит идеям Тёмного Лорда, а каждый пятый действительно верил.

«Змеиный клубок», — думает Ромильда. Более оригинальное сравнение здесь и не нужно.

Сидя на занятиях, старательно конспектируя и пытаясь не заснуть под монотонную речь профессора Бинса, она на время забывает о Драко Малфое. Но когда за ужином он снова оказывается прямо напротив – пусть и на расстоянии в ширину целого Зала, забывать становится невозможно.

— Так странно, — говорит, заметив её взгляд, уже оттаявшая Лаванда, — он дважды спас нашего Гарри, во всех газетах пишут о нём, как о герое, а на Слизерине с ним почти не общается.

— Тебя действительно это удивляет? – фыркает Джинни Уизли. Она всегда напрягается, когда Лаванда говорит «нашего Гарри», хотя та никогда не имеет в виду ничего криминального.

— А почему нет?

— Ну, может быть, потому что никто с ним не общается именно потому, что он помогал Гарри, и это даже пикси понятно?

Лаванда удивлённо хлопает накрашенными ресницами.

— Джинни, ты пытаешься меня оскорбить?

— Как ты догадалась?

Разговор превращается в перепалку, и дальше Ромильда не слушает. Джинни тоже повзрослела, но повзрослела сразу куда-то в склочную истеричную женщину, как будто у неё семеро по лавкам и никчёмный муж-алкоголик, не умеющий сотворить даже простенького заклинания, а то и вовсе какой-нибудь сквиб.

Довольно странно, если учесть, что она встречается с Гарри Поттером.

Ромильда давно не чувствует ревности. Она думает, что вообще никогда не была влюблена в этого человека. Просто маленькой и глупой девочке хотелось чего-то особенного, но с тех пор многое изменилось. С тех пор Ромильде не хочется ничего.

Ей скучно, поэтому она уходит с ужина, оставив рагу недоеденным, и до ночи занимает себя самостоятельной работой по Травологии. Задание довольно сложное, сортировать листья неизвестных растений нужно тщательно, зарисовывать – достоверно, а отыскивать похожие в справочниках – скрупулезно и очень внимательно, так что глупости сами по себе уходят прочь из её головы.

Но они знают, когда возвращаться. Ночь – как будто специально созданное для глупостей время, и Ромильде снова снится Малфой. Ничего необычного, он просто сидит за Слизеринским столом, совершенно один, и вяло ковыряется вилкой в омлете, а потом улыбается навстречу подошедшей Ромильде, и в этой улыбке сияют тысячи свеч. Нет, миллионы, миллиарды, намного больше, чем вообще свечей во всём Большом Зале, во всём Хогвартсе, в мире, в конце-то концов.

Когда Ромильда просыпается, одеяло лежит уютно и ровно, а сердце стучит спокойно, деловито, размеренно. Это был хороший сон, и после него ей тепло. Одна проблема: после этого сна от мыслей о Малфое тоже тепло. Как всегда, когда кто-то приснится.

Человек после такого всегда становится как будто родным. Ну, при условии, если сон не был кошмаром.

Этот сон – не был, и поэтому сегодня Ромильде особенно трудно не смотреть в другой конец Зала. Малфоя за столом, впрочем, нет. Равно как и Гойла – и ещё нескольких слизеринцев.

Парвати заговорщицки толкает её локтём (похоже, Лаванда ей уже что-то насплетничала) и говорит:

— У слизеринской команды по квиддичу сейчас тренировка.

— Они на поле, — поясняет Браун для непонятливых. – Или в раздевалке, — она мечтательно закатывает глаза.

Сидящие рядом младшекурсницы дружно вздыхают. Ромильда кривится. Ей всё это не нравится. И даже не потому, что сидящие рядом и дружно вздыхающие младшекурсницы напоминают ей саму себя, такую, о какой бы хотелось забыть, а потому что отсутствие Драко Малфоя за завтраком – оно какое-то странное и неправильное.

Да и тренировка в такое время – тоже идея не очень.

— Кто на пустой желудок тренируется? – в унисон её мыслям выдаёт Джинни Уизли.

Как по испорченному телефону, тему подхватывает и Гермиона:

— Я читала в Энциклопедии Квиддича, что профессиональные спортсмены тренируются дважды в день, утром и вечером, — говорит она, и Ромильда улыбается, думая, что Энциклопедию Квиддича Грейнджер читала явно только ради своего ненаглядного. Это мило. Они вообще милые.

— Тогда что не так? – А Лаванда ревнует.

Гермиона смотрит на неё так, как будто только заметила. Джинни отвечает вместо неё:

— Ну, может быть, то, что без завтрака не будет и сил для тренировки? Или то, что после тренировки никто их не станет кормить? Или… — кажется, сейчас Джинни хочет сказать самое важное, но Лаванда её бесцеремонно перебивает.

Потирая шрам, она говорит, резко и громко:

— Откуда такая трогательная забота о Слизерине? Всю жизнь была влюблена в легенду со шрамом, — Лаванда ещё повышает голос, — а теперь, когда появился новый герой, блондинистый, влюбилась в него?

Джинни хватает ртом воздух.

Ромильда съёживается. То, что сейчас сказала Лаванда, лично она могла бы назвать историей всей своей жизни. Только без громких слов типа «влюбилась» и с учётом того, что Гарри действительно интересовал её – маленькую и глупую! – лишь как легенда, а зачем и откуда взялся Драко Малфой, она понятия не имеет.

Ну, точнее… Не будь того падения в его руки и этого невозможного, родного, уютного запаха леденцов – ничего бы и не было.

Хотя, конечно, кто его знает. Ромильде не хочется разбираться. Ей совсем не хочется копаться в себе, потому что это примерно так же страшно, как смотреть на себя в зеркало, только вместо очередной седой пряди рискуешь нарваться на какую-нибудь внутреннюю, душевную червоточину. Себе дороже.

От греха подальше Ромильда старается об этом не думать.

От греха подальше Ромильда, без особых рассуждений, встаёт и уходит, потому что за гриффиндорским столом начинается самая настоящая буря. Лаванда выливает на Джинни тыквенный сок – «как раз в цвет волос», Джинни вытаскивает палочку… Ромильде там нечего делать.

Ноги сами несут её прочь из Большого Зала, прочь от путаных коридоров, прочь из Хогвартса, к стадиону. На свободу.

Сперва она забывает, что там тренируются слизеринцы, а потом понимает, что их там и нет. Может быть, они уже просто закончили, но странное предчувствие сдавливает желудок холодной рукой. Ромильда не верит в предсказания, а потому и в интуицию не очень-то верит, и уже почти готова прогнать это предчувствие прочь, закрыться от него, как от ненужной и надоевшей мысли, но что-то не даёт ей этого сделать.

Это «что-то» — белый платок. На чёрной земле он заметен издалека. Словно пятно первого снега.

Белый платок с монограммой «ДМ» лежит у входа под трибуны, там, где начинается лестница, ведущая к раздевалкам. Багровая полоса крови на нём заставляет Ромильду испуганно вскрикнуть.

Дурное предчувствие уже очевидно никуда не прогонишь, и, пока холод пробирается к горлу, пытаясь стиснуть и его тоже, Ромильда берётся за дверную ручку – и шагает в тёмный проход.

— Люмос! – Она засвечивает волшебную палочку и оглядывается по сторонам, не понимая, куда нужно идти. Ромильда никогда не играла в квиддич. Ромильда никогда не была в квиддичной раздевалке.

Но потом она слышит громкие, злобные голоса и сомнений не остаётся.

— Ты думал, тебе всё сойдёт с рук? Думал, ты теперь – герой и всё такое?

— Из-за тебя наши семьи теперь в Азкабане…

— Если бы ты тогда выдал Поттера…

Не помня себя от ужаса, Ромильда шагает в небольшое прямоугольное помещение. Оно кажется ей до отказа забитым людьми, но когда сердце перестаёт танцевать в грудной клетке напуганную чечётку, становится ясно, что в слизеринской раздевалке, не считая саму Ромильду, находится всего пятеро. Гойл, Нотт, ещё двое шестикурсников, которых она не знает… и Драко. Он прижат спиной к стене, палочка Гойла упирается между ключиц, подбородок испачкан кровью, квиддичная мантия порвана.

Тренировка у слизеринцев. Тренировка у слизеринцев. Тренировка же.

Уроки прошлого года вспоминаются сами собой, и, выхватив волшебную палочку, Ромильда кричит:

— Экспеллиармус! – И тут же, на добивание: — Ступефай!

Гойл обезоружен и оглушён, а остальные слишком шокированы, чтобы что-то ей противопоставить. Ромильда держит их на прицеле.

— Хотите проверить, чему ещё учили в Армии Дамблдора? Или мне позвать учителей? – Одним взмахом она наколдовывает патронус. Крупная серебристая волчица, оскалившись, переступает с места на место, она в любой момент готова бросится туда, куда прикажет хозяйка.

— Эй, — Нотт примирительно поднимает руки. – Мы тут всего лишь разговаривали.

Ромильда с трудом удерживается от того, чтобы не бросить в него каким-нибудь особенно гадким проклятием. В него – и во всех остальных. Она так хотела забыть о войне, о своём первом пятом курсе, когда после учёбы они только и делали, что учились драться, драться и ещё тысячу раз драться, но всё здесь напоминает об этом. Раздевалка до потолка заполнена ненавистью и болью, и этого достаточно для того, чтобы воскресить в памяти все боевые заклятия.

— Дружеская беседа, я вижу. – Теперь её палочка направлена в сторону Нотта, кончик поблескивает алыми искрами. – Идите отсюда. Вон. И его, — Ромильда кивает в сторону Гойла, — заберите.

Только когда звук их шагов стихает – уже на стадионе, далеко за пределами коридора, Ромильда понимает, что они на самом деле ушли. И только тогда она решается посмотреть на Малфоя.

Он по-прежнему стоит у стены, и выражение его лица заставляет Ромильду снова напрячься. Это всё ужасно неправильно. Он спас её, она спасла его – и они вроде как друг с другом в расчёте, но только он спасал от падения, а она… страшно представить. И чаша весов здесь явно не в пользу Малфоя и его мужского достоинства.

Судя по тому, что она о нём знает, вряд ли его это обрадует.

— Извини, я… Не знаю, что на меня нашло, — быстро говорит она, хватаясь за универсальное объяснение и надеясь, что оно будет к месту. – Я просто вышла подышать свежим воздухом, увидела этот платок, кровь, и дверь была открыта… Я подумала, что что-то случилось, решила пойти посмотреть. А потом я услышала вас, и напугалась, — она опускает глаза. – Я даже не помню, что делала и говорила. Мне не стоило вмешиваться. Ты бы сам наверняка справился… Прости.

Ромильда очень надеется, что не переиграла. Ей просто очень не хочется отныне быть для него свидетелем унижения…

Драко смотрит на неё долго и пристально, и в его светлых глазах последовательно сменяют друг друга недоверие, надежда и понимание.

— Не справился бы, — он фыркает.

Ну что ж. По крайней мере, она попыталась.

— Но…

— Да ладно, Вейн. Если бы они собирались сделать что-то серьёзное, ты бы их не остановила.

— Это ещё почему? – Ромильде не нравится, когда к ней обращаются по фамилии, но её почему-то радует то, что Малфой эту фамилию знает.

— Сама посуди, — Драко сползает вниз по стене, усаживаясь прямо на пол, — если бы Гойл меня убил, его отправили бы в тюрьму. А если всё равно гнить в Азкабане, то почему бы ещё тебя не прикончить?

Он говорит абсолютно всерьёз. Абсолютно. Без тени сомнения.

— Страшно, — шепчет Ромильда.

— Страшно, — соглашается Драко.

И ей вдруг приходит в голову, что о смерти, убийствах и страхе он знает не понаслышке.  Он видел Волдеморта. Он служил Волдеморту. Он получил Тёмную Метку. Он наверняка использовал Непростительные заклинания…

Последнее она почему-то говорит вслух. Остановить себя и осечься успевает только тогда, когда суть уже более, чем понятно.

Малфой смотрит на неё исподлобья.

— Империус пару раз. И Круциатус. Однажды, — говорит он, откидывая голову назад. – Получилось настолько дерьмово, что досталось потом уже мне. Непосредственно от Тёмного Лорда.

В его голосе достаточно много иронии, но эта ирония ничего не маскирует – ни боли, ни отвращения к самому себе, ни ненависти к монстру, которому он был вынужден подчиняться.

— У меня бы… у меня бы тоже получилось дерьмово. Я бы вообще, наверное, не смогла.

Он снова фыркает.

— Не то, что бы это было плохо, знаешь ли.

Ромильда опускается на пол рядом с ним. Опершись спиною о стену, она обнимает руками колени и прячет волшебную палочку за ухо – привычка, доставшаяся от Луны Лавгуд. Очень удобно.

Они молчат примерно минуту, может – чуть больше.

— Что они хотели?

Малфой пожимает плечами.

— Напугать? Отомстить? Слить агрессию? Наплевать.

Ромильда не сразу понимает, что последнее – это он о своём отношении, а не о том, чего добивались Гойл и компания.

— И часто так?

— Первый раз. Но я этого ожидал. Я же не дурак, Вейн. Это только МакГоннагал может думать, что все мы будем счастливы вернуться в эти развалины и начнём учиться как ни в чём не бывало. Как будто так вообще можно.

— Но это же не повод…

— Из меня делают героя, заметила? И это немного ненормально, учитывая то, что я никакой не герой. Скитер лишь бы сделать сенсацию, тиснуть трогательных статеек, а потом, когда меня заавадит какой-нибудь Гойл, написать ещё одну слезливую книжку, на этот раз о несчастном шпионе, которого – какая ирония! – из мести прикончили детишки сторонников Лорда.

Единственное, что придумывает Ромильда, это протянуть Малфою платок. Он, не глядя, берёт его и принимается вытирать кровь с подбородка.

— Иногда мне кажется, что Поттер тоже хотел мне отомстить, поэтому и сказал на суде, что мы ему помогали. И Скитер доплатил за всё это. Я всё лето не знал, куда от неё деться, а теперь половина Хогвартса смотрит на меня, как на…

— Я знаю.

— Ну да. А другая половина…

— Я знаю.

«Свой среди чужих, чужой среди своих», — думает Ромильда. Это что-то из маггловского. Теперь уже и не вспомнить, кто и когда об этом рассказывал и в чём там вообще было дело, но конкретно сейчас фраза кажется подходящей.

Так глупо. Никто не хочет предоставить человеку право личного выбора. И каждый хочет обвинить в своих проблемах другого. Отец Гойла, по этой логике, попал в Азкабан только потому, что Драко не выдал Гарри, Рона и Гермиону, а вовсе не потому, что был Пожирателем Смерти. И Волдеморт пал вовсе не потому, что зло должно быть повержено и наказано, и не потому, что был не прав, а только из-за того, что Драко чего-то не сделал.

Очень удобно.

— Кстати, Вейн, — голос Драко нарушает ход её мыслей, и Ромильда снова и радуется, и злится этому обращению по фамилии, — отличный Экспеллиармус. И Ступефай тоже отличный.

Ромильда смеётся. И снова чувствует, что краснеет. Хорошо, что в полутёмной раздевалке этого не увидеть.

— Ещё немного, и там была бы отличная Бомбарда Максима, — говорит она, чтобы скрыть своё смущение.

— Я так и подумал.

Малфой придвигается ближе, и Ромильда снова чувствует его запах. Леденцы. Из детства. Золотистые и с лёгкой кислинкой, вкусные – не оторваться. Она ела их пачками, и все вокруг обещали, что зубы вот-вот разболятся и выпадут, но ничего такого не происходило.

Обалденный запах. Просто с ума сойти.

Ромильда облизывает губы и слушает своё сердце, которое начинает колотиться быстрее.

Она готова сидеть так целую вечность, но в конце концов Драко встаёт. Он поправляет воротник своей мантии, находит палочку где-то под шкафчиком и протягивает ей руку:

— Пойдём?

Пальцы у него тёплые и сильные, чуть шершавые на ощупь, и Ромильде ужасно хочется продлить это прикосновение, поэтому она не выпускает его руку даже когда они выходят из раздевалки. Драко вроде не против.

Может быть, списывает это на шок.

Может быть, она действительно в шоке. К тому моменты, когда они доходят до школы, Ромильда уже почти ничего не соображает. Земля под ногами кажется зыбкой и мягкой, а небо над головой – прозрачным и бесконечно далёким, и всё вокруг ужасно красивое, настолько, что перехватывает дыхание. Так что она даже не пытается дышать ровно и глубоко, а просто запоминает все свои ощущения – и это невероятное небо, и слабость в ногах, и яркий мир, в котором видно всё до малейшей детали, и запах леденцов, и тёплое прикосновение ладони Малфоя, и то, что они идут в ногу, а ветер ерошит его светлые волосы…

Расплакаться можно, как она сейчас счастлива, хотя вот с чего бы?

— Вейн, — говорит Малфой, когда они оказываются в замке.

— Меня Ромильда зовут.

— Ромильда… — он проговаривает так медленно, почти по слогам, с непривычкой, как будто вообще никогда никого по имени не называл. – Спасибо.

Она разжимает пальцы, и собственная рука сразу становится какой-то чужой и ненужной.

— Не за что. Обращайся!

Драко вздрагивает и смотрит очень внимательно.

— Думаешь, понадобится?

— Надеюсь, что нет. Будь осторожен, пожалуйста. – Это звучит уж слишком трагично, и Ромильда делает глупую попытку перевести всё в не менее глупую шутку: — Если хочешь, можно сходить к Трелони и попросить её о Предсказании. Ну, пусть погадает на кофейной гуще, не грозит ли тебе какая опасность.

— По мнению Трелони, опасность грозит всем и всегда, — он шутливо закатывает глаза, но тут же серьёзнеет. – Как думаешь, — переступая с ноги на ногу, спрашивает Малфой, — что она ответит, если я попрошу её погадать, согласишься ли ты пойти со мной в Хогсмид на выходных?

Ромильда недоверчиво встряхивает головой. Здесь светло, и скрыть, что покраснела, уже никак не удастся.

— Мальчик мой, — с характерным завыванием она изображает Трелони. – Послушай, мальчик мой… — И уже нормальным тоном: — Я… соглашусь.

Он улыбается. Не так светло, как во сне, но всё равно ярче, чем миллиарды свечей во всём мире.

— Тогда до субботы?

Ромильда кивает. Завтра – суббота. И эта суббота будет прекрасной, тут и пророчеств не надо.

Хотя это, конечно, зависит от того, верить в них или не верить. Потому что пару недель спустя, за завтраком, поймав очередные переглядки Ромильды и Драко, Лаванда с улыбкой качает головой:

— Я смотрю, предсказание-то сбылось.

— Какое ещё предсказание?

— Ну, то самое... Когда мадам Трелони сказала, что скоро тебя ждёт любовь, а потом попросила остаться, и ты опоздала на ужин, врезавшись у дверей в Малфоя…

Ромильда столбенеет. И не только потому, что, выходит, это столкновение кто-нибудь видел.

— О чём это вы? – строго спрашивает Джинни. Наверное, боится, что речь опять зашла о «нашем Гарри». Ревнует. И придвигает тыквенный сок поближе, чтобы, если что, действовать первой.

— О профессоре Трелони и её Предсказаниях, — приходится пояснить.

Джинни чуть расслабляется.

— Ерунда, — говорит она. – Все знают, у неё было только два настоящих, сбывшихся предсказания, оба про Сами-знаете-кого.

«Три, — думает Ромильда. – Три настоящих, сбывшихся предсказания. Два про Сами-знаете-кого и одно про любовь».

Только она никому не собирается об этом рассказывать. Разве что самому Драко… когда-нибудь.

Fin~