***

Гермиона думает о Роне, и нет у неё никаких бабочек в животе.

Только злость.

Только душная ненависть, тяжёлая, как полная сумка учебников. Эта сумка впивается ручкой в плечо, прищемляет, оставляя на коже некрасивые, полыхающие красным следы. Полыхающие красным следы обжигают, расползаются от плеча вниз по руке и вверх — к самому горлу.

Перехватывают там всё горячими пальцами.

На зубах у Гермионы скрипит, будто песка в рот насыпали.

Ей хочется то ли закашляться, то ли совсем задохнуться.

— Да ты, похоже, ревнуешь, — насмешливо говорит Джинни, и Гермионе хочется уже не закашляться и не задохнуться, а заколдовать или лучше того — задушить.

Да. Гермиона ревнует.

Она только что отправила стаю птичек Рону прямо в непутёвую голову, и птички — это вовсе не бабочки, у них тяжёлые крылья, они могут ударить, у них острый клюв, он… Гермиона надеется, что хоть одна из птичек сумела за неё отомстить.

— Эй, полегче, — Джинни улыбается. Снова насмешливо.

Джинни на пятом курсе, у Джинни блестящие красивые волосы, Джинни легко говорить, за Джинни бегает половина сокурсников, Джинни… что она вообще понимает?

Гермиона закрывает глаза.

Гермиона понимает, что это не помогает. В собственной голове, как отрывки из глупого фильма, крутятся воспоминания. Рон и Лаванда. Рон и Лаванда. Рон и Лаванда.

Лавандалавандалаванда.                                           

Может быть, так будет лучше. Может быть, они действительно друг другу больше подходят. У Лаванды явно нет никаких проблем с бабочками, и целуется она почти наверняка хорошо — вон как виснет. Гермиона так не умеет.

Гермиона гордая. Гермиона сильная. Она даже плачет только там, где никто не увидит.

Гермиона учится на шестом курсе, но уже умеет пользоваться Обливиэйтом. Когда-нибудь это ей пригодится — так почему не сейчас?

Она обхватывает руками живот и падает на постель.

Джинни смотрит на неё через зеркало.

— Никогда не понимала, — она пожимает плечами, и рыжие волосы струятся по спине, словно змеи, — что ты нашла в моём брате. Вот Гарри…

Гермиона смотрит на неё, как на сумасшедшую. Хочется напомнить, что никакого Гарри у Джинни нет, что никакого Гарри вообще ни у кого нет, что Гарри всё это никак не интересует, и Джинни на самом деле нечем похвастаться, но язык не поворачивается такое сказать.

Гермиона молчит.

У неё нет бабочек в животе, но и отрывать крылья чужим она тоже не станет.

А Джинни продолжает и продолжает:

— Он не любит Лаванду, это и книззлу понятно. — Она проводит пуховкой по лицу, медленно, словно ласкающе. Щёки, лоб, подбородок, тоненький носик. Убирает пудру и берётся за карандаш. — Просто… пытается самоутвердиться.

Гермиона вскинула бы брови, но лень. Она переворачивается на спину и смотрит вверх — не на потолок, а всего лишь в полог кровати, но и этого достаточно, чтобы ощутить себя в клетке. Впервые за шесть лет обучения в Хогвартсе Гермиона чувствует, как каменные стены смыкаются над её головой, и убежать некуда.

Поэтому Гермиона не двигается.

Она знает, прекрасно знает единственно верный способ избавиться от всего этого. Нет, не Обливиэйт, и не заколдовать — и даже не задушить. И не задохнуться. Единственно верный способ избавиться от всего этого — это учёба.

Джинни убегает от своих бабочек на свидания — одно за одним, одно за одним, скоро можно будет писать об этом любовный роман или документальную летопись. У Гермионы вместо бабочек — стайка озлобленных птичек, под пёрышками ревность и злость, и чтобы они не пищали так сильно, нужно побольше учиться.

Учебники, энциклопедии, книги для лёгкого чтения. Эссе, контрольные работы. Будет возможность подтянуть Зельеварение: Гарри со своим ворованным учебником слишком быстро убегает вперёд. Да, точно. Подтянуть Зельеварение — то, что нужно!

Чувствуя внутри раскалённый огонь, Гермиона тянется к тумбочке. Ей не нужно смотреть, чтобы вытащить нужную книгу — все свои она знает на ощупь, способна распознать посреди ночи, в полной темноте, с завязанными глазами.

Она открывает учебник и начинает читать, притворяясь, что Джинни ей ничуть не мешает.

Джинни закручивает ресницы маггловскими щипчиками — девчонки с Равенкло научили.

Гермионе плевать на ресницы, плевать на щипчики, и на девчонок с Равенкло тоже плевать. Буквы пляшут перед глазами, и сосредоточиться не получается, но она только упрямо наклоняет голову ниже. Пушистые волосы лезут в лицо — в конце концов Гермиона не выдерживает и стягивает их в пучок, такой тугой, что, кажется, кожа на висках сейчас разорвётся от боли.

Боль немного прочищает сознание, и Гермионе удаётся понять то, что написано на раскрытой странице.

Ну, в смысле понять, что книгу она держит сейчас вверх ногами.

Незаметно она переворачивает учебник.

Джинни понимающе улыбается и качает головой. Рыжие змеи переливаются и перетекают с каждым движением, и Гермионе почему-то кажется, что сейчас ей должно стать очень стыдно. За эту глупую, нерациональную ревность, за неумение взять себя в руки…

Но ей почему-то по-прежнему наплевать.

— Мне не нравится это, — говорит она, наконец, когда Джинни, уже закончив, отворачивается от зеркала.

— Что именно? — у Джинни глаза сияют, как звёзды, и веснушки на бледной коже такие красивые… Напоминают о Роне.

У Гермионы по рукам пробегают мурашки.

Гермиона закусывает губу.

— Так чувствовать. Я не могу сосредоточиться, я… я натравила на него стаю птичек, я… — Гермионе хочется сказать, что эта тяжеленная сумка с ненавистью и ревностью её уже задолбала, но она никак не может найти нужных слов.

Самое страшное, что сумку не устраивает уютное место у неё на плече. Сумка, как живая, шевелится, разрастается, увеличивается — там, под рукой, и расползается во все стороны. Она хочет перебраться на шею, чтобы задушить. Хочет расстегнуть свою молнию, распахнуть свою пасть и наброситься Гермионе на голову.

Сожрать её с потрохами.

— Это нормально, — Джинни встаёт и уходит. Уже у самой двери, она поворачивается и говорит неутешительное: — Так всегда и бывает.

Гермионе не хочется, чтобы так было всегда.

Гермиона пытается с этим бороться.

Она читает до ночи — и неважно, что одну и ту же страницу, а когда читать становится совсем невмоготу и глаза устают (и слёзы здесь ни при чём, вообще ни при чём, совсем, никогда ни при чём), садится переписывать эссе на чистовик. Она не выходит в гостиную, хотя там учиться удобнее, просто потому, что боится наткнуться на этих двоих.

Ей даже не надо их видеть, чтобы их видеть. Стоит на минутку отвлечься — и они сразу перед глазами. Смеются, целуются, обнимаются. Лаванда висит у Рона на шее — кудрявая, с розовым бантом и взглядом влюблённой коровы, Рон неловко обнимает её, оглядывается по сторонам, словно сомневаясь, а потом все его сомнения исчезают — у неё под губами.

Если ревность пытается сожрать Гермиону, то Лаванда, кажется, хочет сделать то же самое с Роном.

Гермиона, наверное, ошиблась. У Лаванды Браун не бабочки в животе, а богомолы.

Какая всё-таки мерзость.

«Какая всё-таки мерзость», — с этой мыслью она засыпает. Ей снится что-то невообразимое: огонь, и вода, красно-зелёные вспышки заклинаний, сумасшедшая беготня по запутанным коридорам, запах дыма и гари… и Рон. У него все щёки измазаны пеплом, а над бровью цветёт некрасивая ссадина — глубокая, с рваными краями, и кровь бежит на висок, и Гермиона зачем-то убирает эту кровь пальцами вместо того, чтобы наложить заклинание. Убирает нежно и бережно, и Рон закрывает глаза, тянется за её рукой, а потом кричит, что всё получилось, — и целует её.

Гермиона просыпается, и на губах у неё привкус соли.

Этот привкус никуда не уходит даже после того, как она чистит зубы, но есть в нём и что-то хорошее, ведь кашу на завтрак обычно подают недосоленной. Сегодня с этим не будет проблем. Разве что — есть абсолютно не хочется. Всё место в животе занято ревностью, которая, видимо, собралась там окуклиться. Ну и пусть.

Гермиона дует на кашу, смотрит в свою ложку  и не оглядывается по сторонам.

Рон не оглядывается на Лаванду и смотрит на Гермиону.

Джинни оглядывается на Гарри, смотрит на Рона и Гермиону и улыбается. Джинни ни секунды не сомневается в том, что будет на этой свадьбе подружкой невесты. Чуть позже. Когда всё плохое закончится.

* * *
Рон смотрит на неё с ожиданием, и бабочки в животе у Гермионы танцуют радостный танец. Они мечутся, доставая крылышками до самого горла, и говорить немного трудно, поэтому сначала Гермиона просто кивает.

— Да, — говорит она, откашлявшись.

Сумка с ревностью давно выброшена на обочину.

— Да?

— Да.

Никаких сомнений. Это всегда было только «Да». С первой встречи.